Леонид Кулешов: «Мы жили с лозунгом— победа будет за нами»
В преддверии Дня Победы мы взяли интервью у Леонида Фёдоровича Кулешова, который стоял у истоков основания кафедры «Машинные аппараты целлюлозно-бумажных производств» Северного (Арктического) федерального университета,
В преддверии Дня Победы мы взяли интервью у Леонида Фёдоровича Кулешова, который стоял у истоков основания кафедры «Машинные аппараты целлюлозно-бумажных производств» Северного (Арктического) федерального университета, бывшего АЛТИ, и двадцать лет ей руководил. До этого он испытал все тяготы военного юношества, родившись в Архангельске в 1929 году и окончив школу в разгар войны.
Леонид Фёдорович, на момент начала войны вам было двенадцать лет, расскажите о своём довоенном детстве?
Я был у родителей единственным и поздним ребёнком. Отец, родом из деревни Вишево Могилёвской губернии Беларуссии, был духовным сыном митрополита, который был сослан в Архангельск и отец приехал сюда с ним. Отец в семье был старшим из пяти братьев, всё детство и молодость ухаживал за младшими, все его братья погибли в войну, а он не был призван из-за возраста, ему было уже 53 на момент начала войны. Мы жили с родителями в проходной комнате в частном доме на улице Володарского между Обводным и Костромским (Советских космонавтов). С нами жила бабушка, у неё были куры, коза, собака, у её сына, моего дяди, была голубятня, голубей в то время многие держали. Рядом с нашим домом, между Володарского и Поморской был храм, я его помню. Потом его разрушили, а материал пустили на строительство 22-й школы, в которую я пошёл в 1937 году. Я помню своих детских приятелей. Многие из них стали известными людьми, например Донат Попов, которого называли «легенда уголовного розыска», он стал следователем и раскрыл дело о маньяке Третьякове, который убил семь женщин. Ещё один приятель Ротмир Холмов стал международным гроссмейстером. А некоторые погибли во время бомбёжки. Нашими любимыми играми были прятки с забиванием гвоздя или двенадцатью палочками, ещё любили «казаки-разбойники», собирали марки, ходили в Дом пионеров. Мой отец работал служащим в филармонии, а мама секретарём-машинистом в «Севрыбе». Ещё мама со своей сестрой пели в хоровой капелле Клуба октябрьской революции.
Вы помните, как началась война?
Я помню, как сначала началась русско-финская война в 1939 году, и нашу школу отдали под госпиталь, а мы учились в разных помещениях, иногда в четвёртой школе, иногда на Банковском переулке. Помню и 22 июня 1941 года. Тогда была чудесная погода, с самого утра по городу ходили слухи о войне, но официальное подтверждение мы получили в полдень, когда было обращение Молотова. После этого приходили и записывали в так называемое народное ополчение тех, кто не в армии, в том числе ребят с 10 лет. Нас детей по два человека приписывали ко взрослому ополченцу, обычно из числа выздоравливающих солдат, и мы должны были во время комендантского часа проверять светомаскировку, во всех ли домах завешаны окна. Но тогда были только учебные тревоги. Во время них мы должны были приходить на сборный пункт, организованный в проходной макаронной фабрики на перекрёстке Серафимовича и Чумбарово-Лучинского. Нам говорили, что если будет настоящая тревога, возможно, пошлют будить кого-то. Ещё подростков привлекали к ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь). Они должны были сидеть на вышках с биноклями и следить за небом, записывать самолёты и направление их движения. Если самолёты летели к городу, оповещать штаб. И тогда репродукторы объявляли воздушную тревогу, люди шли в укрытие, зенитчики к зениткам. Позже детей привлекали развлекать раненых в больницах, мы выступали с песнями в гостинице «Интурист», где два этажа занимал госпиталь.
Расскажите о первой бомбёжке?
Это было 20 августа 1942 года, мы тогда так привыкли к учебным тревогам, голосу репродукторов «говорит штаб ПВО города Архангельска», вою сирен, то опять подумали, что это учения. Были сумерки, когда с самолётов полетели зажигалки, а зенитки начали стрелять, многие восхищались, как красиво, и только когда увидели, что город горит, поняли, что это настоящие немецкие самолёты. Помню, что было две волны. Второй раз самолёты прилетели, когда уже стемнело, они были с огнями, и у нас во дворе люди закричали: «Наши». Но с самолётов посыпались зажигалки, зенитчики застреляли. Вообще зенитки ни разу за время бомбёжек не попали в самолёт, им нужно было стрелять не в машину, а впереди неё. Я один раз наблюдал, как самолёт попал в прожектора над рекой, они стал уходить от света, полетел вниз, потом над самой водой и ушёл. Но один вражеский летательный аппарат всё-таки сбили, правда не зенитчики, а летчик. Самолёт упал в районе сухого моря, его достали и привезли в Архангельск, поставили у большого театра, чтобы люди могли смотреть. Тогда в первую бомбёжку от фугаски погибли два моих друга, два брата с улицы Выучейского, которые приходили к нам поиграть.
Тогда же был разрушен завод, где сейчас находится сквер победы около универмага?
Было разрушено много заводов, и канатная фабрика на Новгородском, завод металлоизделий на Чумбарово-Лучинского. Вообще фашисты целились в корабли, которые прибыли в Архангельск по ленд-лизу. Но корабли здесь им повредить не удалось. Мы очень переживали, что они попадут в электростанцию. Во время налётов ни одного огонька не горело в городе, чтобы они не увидели, где станция. Люди завешивали окна одеялами, специальной чёрной бумагой. Поэтому фашисты стали пускать осветительные ракеты на парашюте, когда мы их первый раз увидели, то тоже удивлялись, как красиво. Ещё немцы понимали, что город деревянный, печное отопление, вокруг сараи, сушатся дрова, поэтому сначала они прилетали и скидывали зажигалки, а когда город начинал гореть, фугаски. Мы тоже понимали, что город деревянный, поэтому на каждом чердаке дежурили 2-3 человека и тушили зажигалки. Водой было бесполезно, вырабатывался кислород и водород, горение только усиливалось, поэтому мы закидывали их песком. На каждом чердаке стоял ящик с песком и пожарный щит, где были щипцы и лопата. Я сохранил одну зажигалку, она была 40 сантиметров длиной, 60 миллиметров в диаметре, пустая, бывает настрогаю опилков с неё в печку и они горят с искрами.
Вы были ребёнком, страшно было во время бомбёжек?
Мне было 13-14 лет, конечно страшно, боялись фугаски. Однажды мы с матерью ушли в гости к бабушке, началась воздушная тревога, и мы остались у неё. А в соседний с нашим дом в это время попала фугаска. Я по звуку догадался, что это в районе нашего дома. В квартире выбило стёкла, вылетели двери, если бы мы не ушли в гости, то не выжили бы. Мой отец в то время был на крыше, тушил зажигалки, в минуту до взрыва его позвали вниз. Место, где он стоял, на чердаке полностью разнесло, он чудом выжил. Помню, бомба попала в общежитие Борисоглебского училища на Фактории, тогда разом погибли 30 курсантов. Неприятен был свист фугасок, взрослые говорили, что если ты его слышишь, то летит не в тебя, если в тебя, то она упадёт раньше, чем ты услышишь звук. Ещё я всё время думал, что город деревянный, если загорятся все дома вокруг, куда бежать, до реки далеко. Во время бомбёжек я выходил на улицу. Кто-то сидел дома. Кто-то прятался в «щели», это такие овраги шириной один метр, глубиной полтора. Они были длинные, но изогнутые как зигзаг, чтобы скрыться за углом, если взрывная волна. Там стояли скамейки, чтобы люди могли сидеть. Поначалу бегали туда, а потом перестали, всё-таки страшно сидеть в овраге, лучше на улице.
А вы помните, как пришёл первый союзный конвой?
По городу стали ходить иностранцы, за полтинники, на которых было написано» 9 грамм чистого золота» они давали нам шоколадки, «инглиш чоколад», кому-то сигареты. Они были добрые, помогали тушить пожары после бомбёжек. Мне до сих пор обидно за одного капитана, который довел подбитый корабль до порта, выжил, а во время отпуска пошёл тушить зажигалки на крышу и погиб от фугаски. Тогда на чердаке погибло четверо мужчин.
Как изменилась жизнь с началом войны?
В магазинах кончились продукты. Начали выдавать по карточкам. Рабочим полагалось 800 грамм хлеба в день, служащим по 500, детям выдавали по 300. Нам в школе каждый день выдавали полшанёжки и ложку сахара. Мы с друзьями подумали, как было бы здорово принести домой много хлеба и договорились на шестерых, что будем отдавать свою пайку кому-то одному, чтобы он нёс домой три шаньги и шесть ложек сахара, и так по очереди. Потом появилось тюленье мясо, стало полегче, когда голоден, вкуса не разбираешь. Выдавали по килограмму на рабочего. Жарить не на чем, варили на примусах, керосинках. В городе тогда было много разрушенных домов, их разбирали и топили печи. У нашего соседа дяди Вани была лодка плоскодонка на Юросе, и он иногда брал меня на рыбалку, ловили щук, окуней и их тоже варили. В городе тогда не было ни голубей, ни ворон, даже крыс не было, всех съели.
Не было желание бросить школу?
Мы понимали, что учиться надо на совесть. Бумаги не было, писали на газетах. В 1943 году по безалаберности одной женщины сгорели девять домов, в том числе наш. Все бомбёжки выдержали, а тут сгорели. Я прибежал из школы и успел с друзьями вынести немного вещей, родители были на работе. Стало негде жить, нечего носить. Поэтому после школы, закончив семь классов, я сразу пошёл работать. Помню, пришёл устраиваться в «Архморпуть», а у меня ни паспорта нет, ни трудовой книжки, мне 14 лет. Взяли учеником машиниста на паровом катере «Чайка». Смена у детей была 6 часов. Я работал две смены и день свободен. В свободный день ловил рыбу. По рабочей карточке выдавали килограмм хлеба в день, немного крупы и солёной трески. Катер наш занимался расчисткой форватера. Были различные землечерпалки, землесосы, шаланды для перевозки песка, увозили его на Шилов остров или на Южную Маймаксу.
А вы тогда знали о планах фашистов уничтожить всё население СССР, не было страшно за будущее?
Мы этого не знали. Наоборот жили под лозунгом «Победа будет за нами». Конечно, руководство города боялось диверсантов, напротив Кегострова были установлены пулемёты, но они не пригодились. К 9 мая мы подошли плавно, уже знали, что побеждаем, но именно в этот день было много радости, народ с площади Профсоюзов не уходил до глубокой ночи. Было и много слёз у тех, кто не дождался родных.
Как вы попали в АЛТИ?
Я окончил школу с похвальной грамотой, поэтому меня без экзаменов взяли в техникум. После окончания мои однокурсники уехали, кто в Ленинград, кто в Калининград, а я получил лист распределения с надписью «В институт в счёт пяти процентов для продолжения обучения по специальности». Нас с другом без экзаменов приняли в Ленинградскую корабелку. Отличникам и хорошистам тогда начисляли повышенные стипендии, троечникам поменьше, а мы не стали ни теми ни другими, так как были зачислены без экзаменов, и нам не полагалась стипендия до первой сессии, жить было не на что. Поэтому мы вернулись в Архангельск и поступили в АЛТИ, который был основан в 1929 году, чтобы потом перевестись в корабелку. После второго курса моего друга быстро отпустили в Ленинград, а мне сказали, что подали мою кандидатуру на Сталинскую стипендию, это тысяча рублей в месяц, отзывать заявление не будут. Так я и остался. В институте было всего две сталинские стипендии, поэтому мне пришлось быть активистом, состоять в профкоме. После института я по распределению попал в Цигломень механиком седьмого завода. Зарплата была на 200 рублей меньше, чем моя сталинская стипендия. А потом меня пригласили работать в постоянно действующей экспедиции гипродрева. Мы изъездили всю область, поднимали целлюлозно-бумажную промышленность. Тогда в стране наблюдалась нехватка кадров. АЛТИ и Ленинградский институт выпускали технологов ЦБП, а механиков никто не готовил. Поэтому в АЛТИ организовали кафедру теплотехники, куда меня позвали ассистентом, а потом старшим преподавателем, а потом появилась кафедра «Машинные аппараты целлюлозно-бумажных производств», где я работал до пенсии.
Леонид Фёдорович, на момент начала войны вам было двенадцать лет, расскажите о своём довоенном детстве?
Я был у родителей единственным и поздним ребёнком. Отец, родом из деревни Вишево Могилёвской губернии Беларуссии, был духовным сыном митрополита, который был сослан в Архангельск и отец приехал сюда с ним. Отец в семье был старшим из пяти братьев, всё детство и молодость ухаживал за младшими, все его братья погибли в войну, а он не был призван из-за возраста, ему было уже 53 на момент начала войны. Мы жили с родителями в проходной комнате в частном доме на улице Володарского между Обводным и Костромским (Советских космонавтов). С нами жила бабушка, у неё были куры, коза, собака, у её сына, моего дяди, была голубятня, голубей в то время многие держали. Рядом с нашим домом, между Володарского и Поморской был храм, я его помню. Потом его разрушили, а материал пустили на строительство 22-й школы, в которую я пошёл в 1937 году. Я помню своих детских приятелей. Многие из них стали известными людьми, например Донат Попов, которого называли «легенда уголовного розыска», он стал следователем и раскрыл дело о маньяке Третьякове, который убил семь женщин. Ещё один приятель Ротмир Холмов стал международным гроссмейстером. А некоторые погибли во время бомбёжки. Нашими любимыми играми были прятки с забиванием гвоздя или двенадцатью палочками, ещё любили «казаки-разбойники», собирали марки, ходили в Дом пионеров. Мой отец работал служащим в филармонии, а мама секретарём-машинистом в «Севрыбе». Ещё мама со своей сестрой пели в хоровой капелле Клуба октябрьской революции.
Вы помните, как началась война?
Я помню, как сначала началась русско-финская война в 1939 году, и нашу школу отдали под госпиталь, а мы учились в разных помещениях, иногда в четвёртой школе, иногда на Банковском переулке. Помню и 22 июня 1941 года. Тогда была чудесная погода, с самого утра по городу ходили слухи о войне, но официальное подтверждение мы получили в полдень, когда было обращение Молотова. После этого приходили и записывали в так называемое народное ополчение тех, кто не в армии, в том числе ребят с 10 лет. Нас детей по два человека приписывали ко взрослому ополченцу, обычно из числа выздоравливающих солдат, и мы должны были во время комендантского часа проверять светомаскировку, во всех ли домах завешаны окна. Но тогда были только учебные тревоги. Во время них мы должны были приходить на сборный пункт, организованный в проходной макаронной фабрики на перекрёстке Серафимовича и Чумбарово-Лучинского. Нам говорили, что если будет настоящая тревога, возможно, пошлют будить кого-то. Ещё подростков привлекали к ВНОС (воздушное наблюдение, оповещение и связь). Они должны были сидеть на вышках с биноклями и следить за небом, записывать самолёты и направление их движения. Если самолёты летели к городу, оповещать штаб. И тогда репродукторы объявляли воздушную тревогу, люди шли в укрытие, зенитчики к зениткам. Позже детей привлекали развлекать раненых в больницах, мы выступали с песнями в гостинице «Интурист», где два этажа занимал госпиталь.
Расскажите о первой бомбёжке?
Это было 20 августа 1942 года, мы тогда так привыкли к учебным тревогам, голосу репродукторов «говорит штаб ПВО города Архангельска», вою сирен, то опять подумали, что это учения. Были сумерки, когда с самолётов полетели зажигалки, а зенитки начали стрелять, многие восхищались, как красиво, и только когда увидели, что город горит, поняли, что это настоящие немецкие самолёты. Помню, что было две волны. Второй раз самолёты прилетели, когда уже стемнело, они были с огнями, и у нас во дворе люди закричали: «Наши». Но с самолётов посыпались зажигалки, зенитчики застреляли. Вообще зенитки ни разу за время бомбёжек не попали в самолёт, им нужно было стрелять не в машину, а впереди неё. Я один раз наблюдал, как самолёт попал в прожектора над рекой, они стал уходить от света, полетел вниз, потом над самой водой и ушёл. Но один вражеский летательный аппарат всё-таки сбили, правда не зенитчики, а летчик. Самолёт упал в районе сухого моря, его достали и привезли в Архангельск, поставили у большого театра, чтобы люди могли смотреть. Тогда в первую бомбёжку от фугаски погибли два моих друга, два брата с улицы Выучейского, которые приходили к нам поиграть.
Тогда же был разрушен завод, где сейчас находится сквер победы около универмага?
Было разрушено много заводов, и канатная фабрика на Новгородском, завод металлоизделий на Чумбарово-Лучинского. Вообще фашисты целились в корабли, которые прибыли в Архангельск по ленд-лизу. Но корабли здесь им повредить не удалось. Мы очень переживали, что они попадут в электростанцию. Во время налётов ни одного огонька не горело в городе, чтобы они не увидели, где станция. Люди завешивали окна одеялами, специальной чёрной бумагой. Поэтому фашисты стали пускать осветительные ракеты на парашюте, когда мы их первый раз увидели, то тоже удивлялись, как красиво. Ещё немцы понимали, что город деревянный, печное отопление, вокруг сараи, сушатся дрова, поэтому сначала они прилетали и скидывали зажигалки, а когда город начинал гореть, фугаски. Мы тоже понимали, что город деревянный, поэтому на каждом чердаке дежурили 2-3 человека и тушили зажигалки. Водой было бесполезно, вырабатывался кислород и водород, горение только усиливалось, поэтому мы закидывали их песком. На каждом чердаке стоял ящик с песком и пожарный щит, где были щипцы и лопата. Я сохранил одну зажигалку, она была 40 сантиметров длиной, 60 миллиметров в диаметре, пустая, бывает настрогаю опилков с неё в печку и они горят с искрами.
Вы были ребёнком, страшно было во время бомбёжек?
Мне было 13-14 лет, конечно страшно, боялись фугаски. Однажды мы с матерью ушли в гости к бабушке, началась воздушная тревога, и мы остались у неё. А в соседний с нашим дом в это время попала фугаска. Я по звуку догадался, что это в районе нашего дома. В квартире выбило стёкла, вылетели двери, если бы мы не ушли в гости, то не выжили бы. Мой отец в то время был на крыше, тушил зажигалки, в минуту до взрыва его позвали вниз. Место, где он стоял, на чердаке полностью разнесло, он чудом выжил. Помню, бомба попала в общежитие Борисоглебского училища на Фактории, тогда разом погибли 30 курсантов. Неприятен был свист фугасок, взрослые говорили, что если ты его слышишь, то летит не в тебя, если в тебя, то она упадёт раньше, чем ты услышишь звук. Ещё я всё время думал, что город деревянный, если загорятся все дома вокруг, куда бежать, до реки далеко. Во время бомбёжек я выходил на улицу. Кто-то сидел дома. Кто-то прятался в «щели», это такие овраги шириной один метр, глубиной полтора. Они были длинные, но изогнутые как зигзаг, чтобы скрыться за углом, если взрывная волна. Там стояли скамейки, чтобы люди могли сидеть. Поначалу бегали туда, а потом перестали, всё-таки страшно сидеть в овраге, лучше на улице.
А вы помните, как пришёл первый союзный конвой?
По городу стали ходить иностранцы, за полтинники, на которых было написано» 9 грамм чистого золота» они давали нам шоколадки, «инглиш чоколад», кому-то сигареты. Они были добрые, помогали тушить пожары после бомбёжек. Мне до сих пор обидно за одного капитана, который довел подбитый корабль до порта, выжил, а во время отпуска пошёл тушить зажигалки на крышу и погиб от фугаски. Тогда на чердаке погибло четверо мужчин.
Как изменилась жизнь с началом войны?
В магазинах кончились продукты. Начали выдавать по карточкам. Рабочим полагалось 800 грамм хлеба в день, служащим по 500, детям выдавали по 300. Нам в школе каждый день выдавали полшанёжки и ложку сахара. Мы с друзьями подумали, как было бы здорово принести домой много хлеба и договорились на шестерых, что будем отдавать свою пайку кому-то одному, чтобы он нёс домой три шаньги и шесть ложек сахара, и так по очереди. Потом появилось тюленье мясо, стало полегче, когда голоден, вкуса не разбираешь. Выдавали по килограмму на рабочего. Жарить не на чем, варили на примусах, керосинках. В городе тогда было много разрушенных домов, их разбирали и топили печи. У нашего соседа дяди Вани была лодка плоскодонка на Юросе, и он иногда брал меня на рыбалку, ловили щук, окуней и их тоже варили. В городе тогда не было ни голубей, ни ворон, даже крыс не было, всех съели.
Не было желание бросить школу?
Мы понимали, что учиться надо на совесть. Бумаги не было, писали на газетах. В 1943 году по безалаберности одной женщины сгорели девять домов, в том числе наш. Все бомбёжки выдержали, а тут сгорели. Я прибежал из школы и успел с друзьями вынести немного вещей, родители были на работе. Стало негде жить, нечего носить. Поэтому после школы, закончив семь классов, я сразу пошёл работать. Помню, пришёл устраиваться в «Архморпуть», а у меня ни паспорта нет, ни трудовой книжки, мне 14 лет. Взяли учеником машиниста на паровом катере «Чайка». Смена у детей была 6 часов. Я работал две смены и день свободен. В свободный день ловил рыбу. По рабочей карточке выдавали килограмм хлеба в день, немного крупы и солёной трески. Катер наш занимался расчисткой форватера. Были различные землечерпалки, землесосы, шаланды для перевозки песка, увозили его на Шилов остров или на Южную Маймаксу.
А вы тогда знали о планах фашистов уничтожить всё население СССР, не было страшно за будущее?
Мы этого не знали. Наоборот жили под лозунгом «Победа будет за нами». Конечно, руководство города боялось диверсантов, напротив Кегострова были установлены пулемёты, но они не пригодились. К 9 мая мы подошли плавно, уже знали, что побеждаем, но именно в этот день было много радости, народ с площади Профсоюзов не уходил до глубокой ночи. Было и много слёз у тех, кто не дождался родных.
Как вы попали в АЛТИ?
Я окончил школу с похвальной грамотой, поэтому меня без экзаменов взяли в техникум. После окончания мои однокурсники уехали, кто в Ленинград, кто в Калининград, а я получил лист распределения с надписью «В институт в счёт пяти процентов для продолжения обучения по специальности». Нас с другом без экзаменов приняли в Ленинградскую корабелку. Отличникам и хорошистам тогда начисляли повышенные стипендии, троечникам поменьше, а мы не стали ни теми ни другими, так как были зачислены без экзаменов, и нам не полагалась стипендия до первой сессии, жить было не на что. Поэтому мы вернулись в Архангельск и поступили в АЛТИ, который был основан в 1929 году, чтобы потом перевестись в корабелку. После второго курса моего друга быстро отпустили в Ленинград, а мне сказали, что подали мою кандидатуру на Сталинскую стипендию, это тысяча рублей в месяц, отзывать заявление не будут. Так я и остался. В институте было всего две сталинские стипендии, поэтому мне пришлось быть активистом, состоять в профкоме. После института я по распределению попал в Цигломень механиком седьмого завода. Зарплата была на 200 рублей меньше, чем моя сталинская стипендия. А потом меня пригласили работать в постоянно действующей экспедиции гипродрева. Мы изъездили всю область, поднимали целлюлозно-бумажную промышленность. Тогда в стране наблюдалась нехватка кадров. АЛТИ и Ленинградский институт выпускали технологов ЦБП, а механиков никто не готовил. Поэтому в АЛТИ организовали кафедру теплотехники, куда меня позвали ассистентом, а потом старшим преподавателем, а потом появилась кафедра «Машинные аппараты целлюлозно-бумажных производств», где я работал до пенсии.
Последние новости
День юриста в Архангельской области
Сотрудники Управления Минюста России получили награды за профессионализм.
Заседание Квалификационной комиссии адвокатуры Архангельской области
Обсуждены дисциплинарные дела и результаты квалификационного экзамена.
Делегаты обсудили достижения в области устойчивого развития
Обсуждение результатов и планов на будущее.
Частотник
Осуществляем поставку в оговоренные сроки, обеспечивая быструю отправку
На этом сайте вы найдете актуальные вакансии в Туле с предложениями работы от ведущих работодателей города