Сострадающий и думающий не может быть криворуким: протоиерей Александр Абрамов поговорил со студентами СГМУ о медицинской этике

Задача высокого диалога врача и священника, науки и религии, состоит в воспитании любви к человеку. Об этом рассказал на встрече со студентами Северного государственного медицинского университета протоиерей Александр Абрамов, секретарь Синодальной комиссии по биоэтике, настоятель храма преподобного Сергия Радонежского в Крапивниках города Москвы.

«Мы любим себя, и в этом преуспеваем, любим тех, кто нам нравится, потому что мы им тоже нравимся. А вот любить абстрактного человека, человека вообще, очень тяжело, но вы, надевая белые халаты, как и мы, надевая черные одежды, обязаны любить человека», — обратился столичный священник к будущим врачам. Разговор посвятили медицинской этике, деонтологии и принципам диалога религии и науки.

«Поэт Наум Коржавин считал, что смерть России рождается в педагогических институтах, потому что там готовят людей, не настроенных учить, готовят высокомерных идиотов, — напомнил отец Александр. — Я бы очень не хотел, чтобы в медицинских институтах ковалась смерть нашей страны. Я думаю, кем будете вы, и думаю, что всем нам очень недостает диалога, недостает разговора, изложения позиций, мирности, спокойствия. Не всегда достаточно внимания в медицинских вузах уделяется деонтологии, и в результате мы сталкиваемся с дикими этическими ошибками со стороны практикующих врачей, в том числе очень уважаемых врачей. Евгений Иванович Чазов, наш легендарный кардиолог, удивительный человек, лечивший нескольких руководителей нашей страны, Брежнева, Андропова, Черненко, потом Горбачева, оставил воспоминания. Я их читал и видел, что автор как бы гордится тем, что рассказывал, чем болел Андропов, чем болел Черненко, Горбачеву, возможному преемнику. Как удивительно это сочеталось: прекрасный врач, но нарушает врачебную тайну, а ведь она неотменима. Как же так? Я понимаю, что он хотел быть хорошим в глазах будущего руководителя, понимая, что те люди, о которых он ему рассказывал, умрут. Завтра я встречаюсь в Петербурге с великим русским пульмонологом академиком Александром Григорьевичем Чучалиным, вы, если дойдете до курса пульмонологии, то будете учиться по его учебнику. Он член Синодальной комиссии по биоэтике, и я знаю, что он, будучи уже в 1983 году известнейшим врачом, лечил генерального секретаря Черненко, у того была астма. Сейчас, в 2022 году, я спросил его, что было с Черненко, и он сказал, что он не может мне рассказать, и не имеет значения, что пациент давно умер. "Я могу рассказать о заболевании пациента только коллеге, и только в рамках консилиума, который будет решать вопрос о том, целесообразно ли обращаться к тому или иному методу лечения". Это называется благородством, и оно во многом сейчас утрачено».

Далее отец протоиерей рассказал историю из своей жизни: «Я лечусь не в системе ОМС, а в системе ДМС, в поликлинике Кремля. Не так давно я пришел к доктору в этой поликлинике, где еще в советское время говорилось "полы паркетные, врачи анкетные", где все знают правила игры, и врач мне говорит: "Вы у меня сегодня последний пациент, не могли бы вы захватить карты всех предыдущих в регистратуру, всё равно уходите". А карты — людей, чьи имена на слуху в нашей стране, и если бы я был дурным человеком в этой области, я бы мог познакомиться с содержанием этих карт. Я сказал доктору, что неправильно, чтобы пациенты носили карты, даже если это удобно. Второй пример. Я направил свою помощницу к доктору. Врач посмотрел ее, помог, а потом сказал своей медсестре: "Люб, зови следующую там, которая с герпесом". Пациент-то здесь, и она теперь знает, что следующая с герпесом. Это всё имеет большое значение».

По словам священника, тематика этики, деонтологии, благородства профессии, внимательности к человеку как таковому имеет огромное значение в работе медика. «Для того чтобы обеспечить связь мира науки, мира медицины и мира Церкви была создана Синодальная комиссия по биоэтике, заместителем руководителя которой я являюсь. В нее входят академики РАН, практикующие доктора, философы, юристы, священнослужители, богословы. Для чего это существует? Можно подумать, что Церковь пытается влезть в очередную тематику. Это совершенно не так. Церковь из этой тематики не вылезала, она в ней находится всегда», — отметил клирик.

Синодальная комиссия по биоэтике призвана рассматривать с церковной точки зрения проблемы, беспокоящие многих людей. Отец Александр привел одну из историй: «У меня есть очень близкие люди, их ребенок родился со спинальной мышечной атрофией (СМА). Есть два лекарства, оба очень дорогие, "Спинраза", поддерживающий препарат, одна инъекция которого стоит около семи миллионов, но его нужно по определенному плану колоть до конца дней пациента с периодичностью примерно раз в год. Семь миллионов в год. Есть второй препарат, это "Золгенсма", одноразовая инъекция, после которой больше ничего не потребуется. Это 32 миллиона рублей. Итак, у моих друзей ребенок со СМА, симптоматика состоит в том, что ребенок почти мгновенно перестает проявлять черты подвижности, у него не держится голова, не поворачиваются руки. Что делать? Мы в храме объявили сбор, нужно было семь миллионов, собрали за одну неделю 14 миллионов, на два укола. Ребенку сделали укол, он умер, средство не помогло, ребята отдали оставшиеся деньги на помощь другим детям, болеющим СМА. И вот, семейная пара, мои друзья, подошли ко мне и сказали, что хотят сделать ЭКО».

Далее разговор пошел об экстракорпоральном оплодотворении: «Ситуация такова, что в ЭКО оплодотворяют не один эмбрион. Что делать с избыточными эмбрионами. "Избыточными". Это красивая формула. Нацисты, когда уничтожали евреев в концлагерях, не говорили об убийстве евреев, но о "решении еврейского вопроса", это эвфемизм. Избыточные эмбрионы — это живые оплодотворенные яйцеклетки. Что с ними делать? Заморозить, отвечают мне. На какой случай? Что делать с ними потом? Как осуществляется утилизация эмбрионов на практике? В унитаз сливают. И помимо этого возникает куча этических проблем, которые могут показаться пришедшими из мира научной фантастики. Первое: эмбрионы могут оказаться старше родителей, ибо они могут 20 лет пролежать в криоконсерваторе, в холодильнике, а потом их кто-то двадцатилетний и бесплодный разморозит, эти оплодотворенные эмбрионы будут старше родителей. Вторая проблема — инцест. Проблема того, что вы, не зная этого, можете стать мужем или женой брата или сестры. Это инбридинг, близкородственное скрещивание, приводящее к заболеваниям. Одно из них — гемофилия. Причина этой болезни в русском царском доме Романовых в том, что были близкородственные браки в семействе Виндзор. Вернемся к тому, что мне нужно было сказать этой паре, потерявшей ребенка и желающей сделать ЭКО? Положитесь на волю Бога? Не делайте? Сделайте один раз, и если не получится, откажетесь? Что я должен был сказать? Я и сейчас не знаю. Я сказал то, что было у меня на совести, а лежала у меня мысль: "Ни с чем не торопитесь, пока нет решений, пока нет мыслей по совести"».

Говоря о взаимоотношениях медицины и религии, отец Александр напомнил, что медицину во многом создали религиозные люди. «Вы проходите курс генетики, — продолжил московский протоиерей. — Исключим оттуда законы Менделя, лежащие в основе? Почему исключаем? Потому что Грегор Мендель был монахом, и он свои законы изменчивости, и не важно, на чем они проявляются: на фасоли, с которой он проводил эксперименты, или на дрозофилах, на которых другие люди проводили эксперименты, считал религиозными, он искал правду. Исключим Менделя? Закрываем генетику? Другой пример. Валентин Феликсович Войно-Ясенецкий, по «Очеркам гнойной хирургии» которого учились люди до середины 1980-х годов. Он же епископ Лука, и книга его ни в малейшей степени не религиозна, за нее он получил Сталинскую премию второй степени, а лауреатам этой премии второй степени полагалось делать бронзовые бюсты на родине. Он сказал: "Делайте, но я буду в рясе и в панагии". Он очень жесткий, я бы сказал, жестокий, врач. Во время войны он работал в Красноярске в госпиталях и, приходя в операционную, смотрел пациентов и отказывался оперировать бесперспективных. Более того, он подходил и говорил людям, что они умрут. То же было в пандемию, когда аппараты ИВЛ распределялись по принципу большей возможности выжить. Жестокий человек? По-человечески, наверное, можно сказать, что жестокий. Но он спас множество жизней. Как здесь быть? Надо это принять. Этим человеком руководила другая реальность — ответственность. Могу сделать 50 операций, и 40 из них завершатся ничем. А могу сделать другие 50 операций, и 40 из них завершатся успехом. Я выбираю сорок успешных операций. В пандемию мне пришлось выполнять скорбный долг, отпевая многих своих прихожан, мой священник работает в красной зоне в Институте скорой помощи имени Склифосовского. Люди, которые всё видят, всё понимают, следят за развитием науки и медицины, они на каком-то этапе понимают, что есть нечто другое. И оно выражается во фразе: "А можно, чтобы батюшка пришел?". И батюшка приходит. Я настраиваю своих священников не врать. У меня папа умирал от рака, у него были метастазы в головной мозг, папа в буквальном смысле сходил с ума, я возил его в машине, и он настолько плохо себя чувствовал, что на ходу, не понимая, что происходит, пытался открыть дверь машины и выпрыгнуть. Я задавал вопрос докторам, почему они ему не говорили, что он умирает, они его кормили враньём: "Всё будет нормально", и он оказался внутренне не подготовлен к своей кончине. Доктора мне потом сказали, что боялись ему говорить правду, опасаясь, чтобы он не сошел с ума и не покончил с собой. А я вижу, что на самом деле всё не так. "Я послезавтра умру" — важнейшая констатация, и даже самые слабые, самые немощные люди собираются и делают список дел, говоря себе, что я должен сделать то-то и то-то. Есть рассказ Толстого "Смерть Ивана Ильича". В этом рассказе выражается философия нашего народа относительно смерти. Философия такая: "Нужно жить — жить будем, нужно умирать — умирать будем". Я не слышал ничего более мудрого».

«Я видел очень много хороших профессионалов врачей, но некоторые считают, что профессионализм доктора не включает идею сострадания, — продолжил священник. — Я сломал руку и попал в больницу. Должен покаяться перед вами, я не был рядовым пациентом, главврачу звонили по поводу меня, у меня была отдельная палата. А в соседней палате был дедушка, алкоголик, видимо, хулиган, он орал от боли. И когда вечером всё утихомиривалось, медсестры его били, чтобы он перестал орать. Я сказал об этом своему доктору, это не имело отношения ко мне лично, я сказал, что бьют деда, избивают, чтобы он отрубался. Доктор мне сказал: "Это не ваша история, вам ведь важно, чтобы у вас с рукой всё хорошо было?" Боюсь, не совсем так. Для меня хорошие русские врачи — это Чехов. Он сострадал людям. Это Вересаев, который положил начало русской биоэтике. "Записки врача" Вересаева — это жесткое, можно сказать, циничное произведение, но в нем больше любви, чем в текстах, которые пишут люди, которые много говорят о любви. Вересаев, Чехов…я хотел бы попасть к такому врачу, и я знаю, что он окажется не криворуким. Я знаю, что сострадающие люди, думающие люди, талантливые люди, не промахнутся».

Пресс-служба Архангельской епархии